Четыре возраста Нулизы-сан [СИ] - Михаил Григорьевич Бобров

Кувшин может быть комфортабельный. С панорамными окнами, коврами на полу, дорогими картинами на стенах. Может быть недорогой, но уютный, где мебель подобрана поштучно, с удовольствием и вниманием, и любовью. И населен такой кувшин может быть приятными людьми, и наполнен интересными занятиями. Вот разве что люди эти приятны не тебе; и занятия эти представляют интерес тоже для кого-то иного. А ты в них препарат или вовсе ресурс. Убежать захочешь — так ведь не зря же песня сложена. «В новый кувшин не отпустят без драки — тут, к сожалению, факт!»

Бонд осмотрел стены: каменная кладка, не новомодный бетон. Дверь деревянная, с виду толстенная. Окошко… Высоко под потолком… Узник присвистнул: футов двадцать. Потому и ощущаешь себя мышкой на дне стакана. Или джинном в кувшине. Вот привязалась ассоциация — наверняка неспроста… Джинны могут строить дворцы и разрушать города; Роанапур он, помнится, уже разрушил — с чего все и завертелось. Теперь дворец?

Спина болела на удивление слабо. Закинув руку, Джеймс нащупал добротную повязку. Из-под потревоженного бинта резко запахло регенерином. Надо же, не пожалели!

Джеймс уселся на каменную лавку. Постучал костяшками пальцев по стене. Пожалуй, в Америке такой кладки нет. Разве что на юге, в бывших испанских колониях. Католические миссии, тюрьмы, крепости против пиратов с Ямайки да экспедиций короля-Солнце. Фиори сговорился с Ватиканом — следовательно, тюрьма церковная. Монастырь, тайная миссия, Opus Dei. Романтика, крестить ее кадилом сквозь тиару в епитрахиль…

— Ну, был кабинет, подчиненные, денежная должность, планы на будущее.

Слова утонули в полутьме. Пол холодный и пока что довольно чистый.

— Теперь темный сундук. И все… Почему же не страшно? Почему все равно? Я же должен бояться. Я же сам сколько раз точно так ломал арестованных! И теперь — почему я ничего не чувствую?

Джеймс еще раз обвел взглядом каменный мешок. Его слушают? Пишут, чтобы вывалить на том самом открытом процессе? Ждут покаяния, испуга, деловитого признания: «Ладно, ваша взяла. Выпускайте меня отсюда, не будем зря терять время» — или все-таки не ждут ничего?

— Потому, что у меня нечего забрать. Жизнь? А что в той жизни было — мое?

Уголок лежанки неожиданно подался под пальцами. Тайник?

Джеймс надавил сильнее — кусочек отломился.

— Профессионалы. У них и камни быстро раскалываются. — Улыбнулся. Взвесил камушек на руке. Какой бы толщины стены ни были, ударный шум хорошо распространяется по кладке.

— Фиори оказался абсолютно прав. Ничего личного. Я не сидел в окопах, а в казарме жил… Уже забыл, когда. Не носил казенное — даже шляпы в Италии заказывал, через большую воду. Как же так вышло, что у меня нет ничего своего?

Джеймс вздохнул и принялся простукивать стены.

* * *

Стены окружают людей с рождения до смерти. Этого не делай, того не бери, туда не ходи. Просто стены невидимые. Просто потолки стеклянные. Просто со всех сторон — о, конечно, из самых наилучших побуждений! — решеточки. Оградки. Дырок много, все слыхали. А не выскочишь никак.

И потому ход воровской вовеки пребудет. Он-то, ход воровской — воровской, да честный. Кто смел, тот и съел. Кто умен — все при нем. Кто сильный — тому лучший кусок. Не то явится к пещере чужая стая — и горе побежденным!

Эх, были ж времена… Стал же императором болгарский пастух Максимин Фракиец… Теперь силой не пробьешься, умом не возвысишься, смелостью только на пулю налезешь раньше времени.

А стены теперь модерновые, мягкие да красивые, да иллюминаторы в них — сиди вон, гляди на море… Все равно не выскочишь никак!

Заключенный подергал запястьем — цепочка звякнула. Второй конец держался не за подлокотник — за нарочно устроенную в полу петлю. Вот для чего в роскошной летающей машине петля, как на галерах? И креслица-то у вас голубенькие, и салон-то у вас приятного небесного цвета, и коврик-то под ногами оранжевый, мягкий, и светильники ласковые. А только рым-болт с носорожий хер толщиной все впечталение портит. Все-то вы людишки, что ни пытаетесь рай построить, а без кандальников храму вашему не стоять… Или чертежи вы берете неправильные, или кирпичи вы кладете не руками…

За окнами переливался Тихий Океан. Вот за то время, пока он тихий, пока не накатил с холодного севера очередной циклон, экраноплан должен успеть доставить срочнейший груз на Филиппины. Подальше от Гавайев, там только что большая война отгремела. Подальше от привычных путей, где глубинники конвои ждут. Курс позаковыристей, чтобы случайно заметившие борт ничего предсказать не могли. Кружево маршрута — на усмотрение командира корабля. В трюме диски с информацией, медпрепараты, сверхчистый литий из Южной Америки. Да контрабандные фильмы, что пилоты напихали куда получилось.

И вот еще экстрадированный американцами узник. Разыскиваемый на родине за такие дела, что хоть не возвращайся… Зек выругался и с тоской посмотрел на бронедверь.

За бронедверью тянулся небольшой коридорчик, упиравшийся еще в одну дверь, а за той дверью уже была пилотская рубка, где как раз в это мгновение правый пилот говорил командиру:

— Сигнал глуховатый какой-то, стремный донельзя. Ставлю зарплату, ловушка это.

— Пока мы на крыле, глубинные могут нас в сопло поцеловать.

— Вот именно: пока на крыле.

— Радист! Прогноз!

— Двое суток нормально, потом как обычно, циклон с Беринга.

— Радиоракету!

В покатой спине экраноплана отвалился люк. Из люка на дымном хвосте стартовала ракета-транслятор, поднялась выше слоя взвеси и там уже надула баллон с подвешенной антенной.

— Есть связь!

— Доклад. Наше место, принял SOS на пеленге 132. Проверяю наличие терпящих бедствие. Подозреваю засаду.

— Есть, отправлено.

— Придется идти. Мало ли, вдруг там и правда сбитые. Второй пилот!

— Есть второй.

— Отслеживай через хвостовые камеры. Посмотрим, чего там пищит. Костюмы наддуть, шлемы герметизировать. К повороту!

Экраноплан заложил широкую дугу направо, на источник сигнала. Зека прижало к иллюминатору — и потому, когда из моря воздвиглась тварь, пассажир прекрасно ее разглядел. Черный чешуйчатый змей толщиной в сосну и почти такой же высоты! По спине алые треугольнички, сходящие на нет к хвосту. А буро-зеленых лап… Точно больше десятка. Чешуйки по краям слегка опушены сиреневой бахромой, к морде чешуйки уменьшаются; а морда что у коня твоего, если бы только не торчащие клыки, если бы только не тигриные глаза с вертикальным зрачком… Да если бы тех глаз было два, так ведь восемь же!

— Сигнал!

— К развороту!

— Это засада! Их там двое!

Вторая тварь, не красуясь, цапнула крайнюю левую мотогондолу. Корабль рвануло и повернуло — но управление пока что держалось. Механик сосредоточенно переключал топливо, настраивал